Иван Семенов единственный из трех уцелевших после расстрела первого правительства Тавриды, который оставил записи о том, как проходило пленение, а затем и расстрел. Эти записи, которые были опубликованы в 20 году надолго ушли в архивы и детали этой трагедии исчезли из рассказов разных авторов, которые были опубликованы позднее.
РАССТРЕЛ ПРАВИТЕЛЬСТВА ТАВРИДЫ В АЛУШТЕ В 1918 ГОДУ
/записки очевидца и участника Ивана Семенова/
В апреле 1918 года Крым усиленно стали насту¬пать контрреволюционные банды украинцев совместно с германскими империалистическими войсками. Молодая Крым-ская Советская Республика вынуждена была принять меры к защите.
Совнаркомом Крыма был организован военноморской ко¬миссариат во главе с военным комиссаром т. Раненом и чле¬нами: Пожаровым, Богдановым, Шерстневым, Сафроновым и Олиро. По распоряжению военного комиссара было приступлено к организации Красной Армии и укреплению Перекопа для отражения наступающий контрреволюционных банд.
Однако, укрепление Перекопа было не закончено, и Красная Армия не обладала достаточной боеспособностью, чтобы дать отпор наступающему врагу.
Внутри республики тоже было неспокойно: находившиеся в подполье белогвардейцы с успехом делали свое дело как среди военный, так и среди гражданского населения. Контрреволюция не упустила из виду и Черноморской эскадры, находившейся в Севастополе, этой главной базы советской власти в Крыму. Существовавшая в Севастополе Украинская Рада повела усиленную агитацию, указывая, что со стороны Перекопа наступают не контрреволю ционные банды, а рабочие-украинцы.
Этой агитацией Рада ввела в заблуждение севастопольских рабочих и моряков. Черноморский боеспособный флот, перед которым не могли устоять никакие белогвардейские силы, таким образом, был разложен. Вместо того, чтобы вы¬ступит!» для отражения наступающей белогвардейщины, но предложению головы Рады Величко, черноморцы подняли на судах украинские флаги и тем самым перешли на сто¬рону Украинской Рады и наступающих с украинцами их друзей немцев.
В таком положении приходилось работать защитникам советской власти.
К 20 числам апреля политическая атмосфера стала накаляться все сильнее и сильнее. В городе Симферополе было весьма неспокойно: Совнарком и ЦИК вынуждены были об'явить военное положение. Опорой были небольшие, но верные революции силы, состоящие в большинстве своем из рабочих завода Анатра. Комендант города Мурзак п начальник гарнизона Палутис все время охраняли в городе порядок и выполняли распоряжения Совнаркома и ЦИК'а.
18-го апреля узнали о падении Перекопа. Только что организовавшаяся незакаленная еще в боях Красная Армия не могла устоять прогни крупных контрреволюционных сил. Красная Армия, продержавшись в течение пяти суток, в конце концов, должна была отступить, не имея подкрепления и пополнений.
В' Севастополе в это время началось сильное разложение. Вошедшие в среду рабочих и матросов социал-предатели вели пропаганду за посылку делегации для выясне-ния вопроса,—кто наступает; агитация эта возымела успех, и, вместо подкреплений, была послана делегация во главе с рабочим меньшевиком И. Михайловым. Делегация скоро вернулась обратно, т. к. немцы уже подходили к ст. Сарабуз, в 18 верстах от Симферополя.
Совнарком и ТавДИК решили отступить. Было намечено два пути отступления: один на Керчь и один на Сева¬стополь. Для выяснения положения Севастополя 20-го апреля был командирован туда я, как товарищ председателя ЦИК'а, и комиссар земледелия Акимочкин.
По прибытии в Севастополь мы попали на заседание Совета, где решался вопрос об обороне советской власти. Нахимовская улица была вся забита черноморскими матросами-украинцами и севастопольскими обывателями, шедшими записываться в Раду для спасения своей шкуры.
Севастопольский Совет решил выступить па. защиту Таврической республики, призвав в ряды защитников револю¬ционных матросов и рабочих. Севастопольские красные бойцы 20-го апреля выступили против наступающих бело¬гвардейских банд. В тот же день я сообщил в Симферополь Совнаркому, что на флот полагаться нельзя, потому что три четверти матросов перекрасились в желтый цвет, и вряд ли в случае неудачи можно будет эвакуироваться на военных судах. Тогда часть Совнаркома и ТавЦИК'а выехала в тот же день через Ай-Петри в Ялту, чтобы оттуда переехать в Керчь.
Вечером они прибыли в Ялту. Здесь также было не¬спокойно; ночью члены Совнаркома и ТавЦИК'а, совместно с Ялтинским Исполкомом решали вопрос о дальнейшем местопребывании военных властей. Ялтинский Исполком настаивал, чтобы Совнарком оставался в Ялте, а Совнарком указывал на невозможность продолжать работу в Ялте и вытекающую отсюда необходимость переезда в Керчь. Вопрос был разрешен в этом последнем смысле. Но переезд был весьма опасен, т. к. контр-революция охватила все уголки Советского Крыма. Она умело использовала национальные чувства темных татар и всполошила весь южный берег Крыма, заселенный в большинстве своем татарами. Бело¬гвардейцам удалось спровоцировать татарские массы на выступление.
Ночью с 20 на 21 апреля в Алуште и окрестностях татары восстали против Советской власти. Был арестован председатель алуштинского исполкома и члены Совета и Исполнительного Комитета.
В это время я вел переговоры по прямому проводу и телефону с Севастополем и Алуштой. Вести переговоры было почти совершенно невозможно, потому что белогвар-дейцы, заняв Симферополь и расстреляв Палутиса, злоупотребляли его именем, отрывали нас от провода и не давали связаться с Севастополем. Связавшись, наконец, по прямому проводу с Севастополем, с военно-морским комис¬сариатом, я ничего не достиг, т. к. все члены последнего были на фронте. В конце концов, мне удалось связаться с Центрофлотом, куда я передал, что сорганизованный ялтин¬ский отряд не может выступить навстречу немцам, т. к. не ¬имеет вооружения. Мне обещали немедленно отправить в Ялту миноносец с винтовками, патронами и пулеметами.
Затем я вызвал по телефону алуштинский исполком и спросил, как обстоят дела в Алуште. Алушта ответила мне, что там тихо и спокойно. На мое предложение при¬ступить к организации красных отрядов мне сообщили, что отряды „уже организуются"; я сделал распоряжение, чтобы усилили темп работы, и указал, что сам выеду в Алушту и буду там к 12 час. дня 21 апреля. Алушта ответила, что „будет меня ждать".
Ночью с 20 на 21 апреля из Ялты был послан на Симферополь с целью разведки автомобиль, но к утру он не вернулся. Утром 21 апреля т.т. Слуцкий, Новосельский, Коляденко, Тарвацкий и Финогенов на двух автомобилях выехали из Ялты по направлению Феодосия—Керчь.
Однако, ехать им пришлось недалеко. В Алуште исполком был уже арестован белогвардейцами, и послед ние от его имени пели со мной переговоры по телефону. Автомобиль, вышедший из Ялты на разведку, был задержан татарами и разведчики расстреляны. Узнав по телефону, что скоро должны будут двинуться на Феодосию члены Совнаркома и ТавЦИК'а, белые решили действовать, пре¬градив автомобилям путь. Для этой цели было поднято на ноги все татарское темное население, начиная от детей и кончая стариками и женщинами с грудными ребятами; между Ялтой и Алуштой, близ дер. Биюк-Ламбат, были устроены засады. Пыли выставлены на горе пулеметы, возле которых собралась вся татарская деревня, от малого до старого, под руководством офицерства.
Выехавшие из Ялты автомобили с членами Совнаркома, не доезжая до дер. Биюк-Ламбат, были остановлены пуле¬метным огнем. Члены Совнаркома арестованы и посажены в арестную. Автомобили, на которых ехали товарищи, сейчас же были пущены в ход. На один из них был поставлен пулемет и село 7 человек татар, которые и направились к Ялте.
Меж тем, я, Акимочкнн и члены севастопольского совета Бейм и Баранов выехали, ничего не подозревая, из Ялты в Алушту в 11 часов дня 21 апреля. Машина была очень мала и малосильна для 4-х пассажиров и пятого шофера тов. Логинова. Мы -имели ручные бомбы, но, чтобы в тесноте не взорваться, вынули ударники. Дорога была весьма хорошая, но все же ехать быстро не удавалось из-за перегрузки машины.
Не доезжая версты три-четыре до дер. Биюк-Ламбат, произошла неожиданная встреча. Из-за откоса вылетела на¬встречу нам машина, и, только благодаря опытности шофера, машины не врезались одна в другую. Нам, не ожидавшим никакой опасности, предполагавшим, что в Алуште все спокойно, вдруг кричат: „стой". Машины были остановлены на несколько шагов одна от другой.
Когда я повернулся к встречной машине, я увидел следующую картину: на нас был направлен пулемет, а авто¬мобиль был наполнен татарами, державшими винтовки на изготовку. Недоумевая, в чем дело, я обратился к татарам с вопросом и заявил, что у нас имеются пропуска и что мы едем в Алушту. Я принял встречный автомобиль за тот самый, что ушел вчера ночью на разведку из Ялты. Но тут последовала команда: '„Руки вверх!41 Из автомобиля вылез толстобрюхий интеллигентного вида татарин и с браунингом в руке направился к нам. Руки вверх нами подняты не были; я пред'явил удостоверение, говорящее о том, что я являюсь тов. председателя ЦНК'а республики Тавриды. По прочтении мандата последовал ответ: „Вот вы то нам нужны!"
В это время уже все татары с винтовками на изго¬товку окружили наш автомобиль. Толстобрюхий татарин, взяв документ и другой рукой держа браунинг мне в упор, приказал, чтобы в автомобиле никто не шевелился. Отобрав у нас оружие, документы, печати и посадив двух татар па крылья автомобиля, он приказал двигаться в дер, Биюк-Ламбат. Конвоиры-татары прицепили белые тряпки на штыки винтовок, и автомобиль тронулся. Вторая машина пошла но направлению к Ялте.
Когда автомобиль подходил к дер. Биюк-Ламбат, кон¬воиры дали но одному выстрелу вверх, и сейчас же вся горка зашевелилась, татары, взрослые, дети, мужчины и женщины забормотали, забегали взад и вперед по горке, расцвечивая ее пестрой одеждой.
Автомобиль зашел во двор, который был переполнен молодыми татарами, гайдамаками и офицерами. Возле двора стояли запряженные мажары и автомобиль. Учинив всем нам тщательный обыск и забрав деньги, часы и все, что только было ценного, нас посадили в кордегардию, где уже сидели т.т. Слуцкий, Новосельский, Коляденко, Тарвацкий и Финогенов.
Увидев нас, т. Слуцкий с веселым видом обратился ко мне: „Ты зачем сюда? Ну ладно, устроим заседание ЦИК'а, открывай заседание". Я ответил в тон Слуцкому: „Нет, лучше устроим об'единенное заседание Совнаркома и ЦИ К'а, председательствовать должен т. Слуцкий".
Тут т. Новосельский, вставая с нар, обратился ко мне: „Когда нас будут расстреливать?" Я заметил, что расстрелять нас успеют, по то, что мы уже сделали, того никто не убьет.
Тов. Коляденко ударил меня по плечу и прибавил: „Я не сомневаюсь, что нас расстреляют, но не мы первые и не мы последние. Революция живет и будет жить!"
В это время тов. Баранов подошел к окну и попросил татарина дать ему напиться. Вдруг подбежал гайдамацкий офицер и сквозь решетку ударил т. Баранова в щеку ство-лом винтовки; тот упал на пол и его подняли Бейм и Финогенов. Тов. Слуцкий с возмущением начал кричать: „Вы не можете над нами издеваться! Судите, расстреляйте нас, но издевательства над собой мы не позволим!"
Продолжение в комментариях
Komsomol
23:19 25.04.2018
4
1951
Оцените пост
1
Поделитесь с друзьями
Через несколько минут привели еще нескольких товарищей, а затем еще и еще, и в течение часа-полутора камера была забита русскими рабочими; кто бы куда ни шел, все арестовывались и направлялись в кордегардию.
Часа в три или в половине четвертого открылась дверь и забрали т.т. Слуцкого, Новосельского, Коляденко и Тар вацкого; их посадили в закрытый автомобиль и отправили в Алушту. Затем вывели всех остальных и пешком повели за деревню, но тут же повернули обратно и снова посадили в кордегардию.
Продержав нас несколько минут, вывели вторично и, посадив на две мажары, тронулись в путь в сопровождении четырех вооруженных татар на каждой мажаре и восьми конных эскадронцев.
Мажары прибыли в Алушту 21-го апреля вечером, как только стало смеркаться. Всех арестованных ввели в здание бывшего алуштинского исполкома; в передней мы увидели, что в коридоре — стоит т. Тарвацкий, а через несколько минут из здания уже выводили его, Слуцкого, Новосель¬ского и Коляденко. Они сопровождались усиленным татар¬ским конвоем. На товарищей были направлены со всех сто¬рон дула винтовок, и, казалось, татары ежеминутно готовы были наброситься на любого из них.
Через некоторое время спросили меня, Бейма, Баранова и Акимочкина. Записали, какой губернии и уезда, и оставили в этом же помещении в одной из маленьких ком-натушек. Здесь же рядом через дверь сидел бывший алуш¬тинский председатель исполкома; к нему отношение было сносное: допускалась жена, которая приносила обед и чай. Все остальные арестованные были направлены без всякого допроса в подвальное помещение, в том числе и Финогенов.
Ночь на 22 апреля была кошмарная; повсюду бродили татары и гайдамаки. Около 12 часов ночи к нам зашел офицер-комендант, который на вопрос, скоро ли нас поведут к расстрелу, злорадно ответил: „Нет, мы не большевики, мы вас не тронем; перешлем в Симферополь в распоряже¬ние немецких властей; там вас будут судить. Если вы сво¬ими действиями заслужили, вас расстреляют."
По уходе коменданта зашли два гайдамака, потом тата¬рин и все время до утра приходили и стаскивали то ботинки, то пиджак, то брюки и били нагайками и шомполами. Рано утром начали приводить в комнату рабочих, и скоро наша комнатка была битком набита.
Часов с девяти начался допрос. При допросе или Акимочкин указали на занимаемые нами посты, но мы заявили, что Бейм и Баранов нам совсем неизвестны, что они шли искать работы, и мы на автомобиле хотели их подвести до Алушты. Бейм и Баранов после опроса были выпущены, но через несколько минут опять задержаны и посажены обратно.
Из двадцати человек с нами сидевших осталось на следующую ночь двенадцать, в числе которых было три татарина. Следующие ночи проходили в лучших условиях. Так мы сидели до 24 апреля. Ночью с 23 на 24, около двух часов, пришли вооруженные татары, гайдамаки и два офи¬цера и спросили Слуцкого, Тарвацкого, Новосельского и Коляденко. Когда их у нас не оказалось, они ушли, зло¬радно смеясь и говоря: „Ладно, сейчас найдем!" Часа через два мы-услышал и несколько залпов: то был расстрел пред¬седателя СНК Слуцкого, председателя симфероп. горсовета Тарвацкого и народных комиссаровфинансов Коляденко и внутренних дел—Новосельского. Расстреляли их в балке, за Алуштой.
Когда в Севастополе узнали об аресте Совнаркома, военно-морской комиссариат отправил в Ялту миноносец с вооружением для ялтинского отряда и десантом моряков при комиссаре т. Турецком. 22 апреля около 3 часов ночи миноносец прибыл в Ялту, и десант совместно с одесским отрядом Чижикова и ялтинским черноморца моряка Басова немедля двинулся по дороге на Симферополь.
Верстах в 12-ти от Ялты пришлось дать бой татар¬скому отряду, наступавшему на Ялту. Татары и гайдамаки не выдержали напора красных бойцов и стали в беспорядке отступать, преследуемые нашими.
24 апреля утром соединенные отряды были уже под самой Алуштой. Часов около 9 утра к Алуште подошел посланный из Севастополя миноносец и начал обстреливать Алушту. За несколько минут до обстрела, когда мы лежали, отдыхая от пережитого за ночь, в коридор внезапно вле¬тели два испуганных и запыхавшихся офицера и несколько татар и гайдамаков с криком: „Арестованные! Вставай, вставай скорее! Выходи, здесь угрожает опасность!".
Все ни с места, только повернулись, как бы предчувствуя, что что-то предстоит. Тут были пущены в ход при¬клады винтовок, чтобы скорее нас вытолкать. На поднятый шум и крики: „Зачем вы издеваетесь! Куда нас гоните?"— комендант рявкнул: „Без разговоров! Вас направляют в безопасное место в деревню Шумы".
Вытолкав прикладами всех двенадцать человек в коридор, они открыли дверь к рядом сидевшему председателю алуштинского исполкома и крикнули ему, что он может идти куда хочет. В это время послышались орудийные выстрелы,—начался обстрел Алушты из легких орудий миноносца и с суши со стороны отрядов Чижикова и Басова.
На улице мы увидели картину полной паники: народ бежит с криком, извозчики гонят лошадей куда попало. Нас окружил вооруженный патруль, толкавший нас со всех сторон прикладами, чтобы теснее шли. Мы вышли за город. Там нас ожидал отряд во главе с двумя офицерами, который и повел нас по дороге, идущей в балку. По выходе в балку нас погнали бегом.
В полутора верстах от города была сделана на несколько минут остановка. Там четыре татарина посреди балки у ручья рыли огромную яму. После небольшого совещания офицеров мы опять поплелись, толкаемые прикладами кон¬воиров. Пройдя некоторое расстояние, опять сделали оста¬новку. Арестованные в последний раз напились грязной воды из протекавшего ручья. Один из гайдамаков и офицер влезли на вершину гор, поднимавшихся с левой и с пра¬вой стороны балки. Оставшийся офицер подошел ко мне и предложил папиросу. Я закурил папиросу и бросил ее, сказав, что с нее сочится кровь вместо табачного дыма.
Когда разведчики спустились с вершины гор, последо¬вала команда: „Вперед!" Офицер и один из татар пошли вперед. Дойдя до разветвления балки, они остановились, и офицер скомандовал своему отряду: „сюда!" и указал на слепое разветвление балки. Увидав поднимавшийся впереди нас косогор, мы ясно поняли теперь, что значило „безопас¬ное место, деревня Шумы". Пошла торопливая и горячая работа, толкотня прикладами, крики и суета.
Из 12-ти смертников были выделены три татарина и сейчас же отпущены. Мы увидели, что мы на лобном месте. Я начал говорить речь, обращаясь к офицеру, тому самому, который несколько минут тому назад давал мне папироску. Я указывал, что они вероломно убивают представителен рабочих, но революция им самим готовит гибель.
В это время татары начали что-то бормотать, и раз яренный офицер дрожащей рукой надавил курок нагана, который был направлен мне в, лоб. Пуля попала в щеку и вышла на вылет. Тут последовали залпы, один за другим: дано было четыре залпа, потом была команда „зарядить" и затем еще три залпа. После седьмого залпа офицер ско-мандовал „довольно" и приказал доколоть лежащих. Хотя испуганные палачи стреляли не метко, но все же после первого залпа все упали и остальные шесть залпов были сделаны по лежащим. Я от выстрела из нагана упал раньше всех на правый бок, голову согнув вперед. При залпах из винтовок пули причинили мне лишь семь ожогов на пле¬чах, покусав меня, точно пчелы, но попадали в скалу, засы¬пая голову землей, отлетавшей от них. Я поэтому оставался в полном сознании, получив только небольшое ранение.
Докалывал всех один из гайдамаков. Когда он ударил штыком одного из товарищей, лежавшего ко мне спиной, тот сильно взвыл нечеловеческим визгом и, подскочив, упал на т. Баранова, После штыкового удара в грудь с левой стороны я потерял сознание. Тов. Бейм тоже остался в живых и, как только палачи ушли, оставив свою добычу валяться в балке, он попытался ползти, но неудачно. Штык распорол ему живот, так что, когда он пополз, то за ним растянулись кишки; видя, что помощи ожидать не от кого, он снял с себя ремень и пытался себя удавить.
Один из рабочих, взятых в Алуште на обработку вино¬градников, был ранен легче всех: ему пуля прошла в икру правой ноги навылет, при докалывании же штыком была пробита правая рука в локте. Он не потерял сознания и, как только скрылись палачи, он встал и начал пробираться обратно в Алушту. У него был знакомый служащий, жив¬ший на дороге в шоссейной будке возле Алушты. Не желая подвести его и навлечь на себя вторичную опас¬ность, он спрятался в дубняке, невдалеке от будки, чтобы, когда стемнеет, зайти к знакомому.
Ночью с 23 на 24 апреля русские, жившие в окрест¬ностях Алушты, подверглись нападению со стороны татар; было вырезано несколько семейств, всего около 70 человек. Русские жители, пережившие ужасную ночь, к следующей ночи стали собираться группами и вооружаться, чтобы, защищаться в случае повторения нападения. Собравшиеся в шоссейной будке заметили лежавшего в кустах и исте¬кавшего кровью рабочего. Они забрали его, перевязали раны и дали вина для подкрепления сил; на утро его перевезли в алуштинскую санаторию.
Через некоторое время после расстрела пришел в себя комиссар земледелия Акимочкин; он хотел взобраться на вершину горы, но, получив тяжелое ранение и истекая кровью, сделать этого не мог и вынужден был спуститься обратно.
Около 5 часов вечера пришел в себя и я. Открыв глаза, я недоумевал, не зная, где я нахожусь. Мне казалось, что с момента расстрела прошло всего несколько минут, меж тем я пролежал около восьми часов. Мне не верилось, что я жив. Когда я убедился, что палачей нет, я попробовал встать. Голова кружилась, из глаз сыпались искры, ноги не держали; я упал на лежавших рядом своих товарищей, они не шевелились. Я попробовал тормошить их, но они были мертвы. Вдруг я вспомнил ту яму, которую рыли татары. Боясь, что нас будут закапывать, я решил во что •бы то ни стало взобраться на гору и там спрятаться. Собрав силы, я поплелся в гору. Пройдя около десяти шагов, споткнулся о лежавшего с растянутыми кишками и затянутым на шее ремнем т. Бейма и тут же упал.
В это время на горе послышались чьи то шаги и звук от перегорелого сучка, трещавшего под тяжестью наступающего человека. Я поднял голову, предполагая, что это палачи идут стаскивать убитых в яму. Но увидел я т. Аки мочкина, истекавшего кровью от засевших двух пуль в груди и от штыковой раны, нанесенной ему в правый бок; у него были пробиты кишки и кал вместе с кровью падал, из раны. Акимочкин узнал меня и сказал, что он хотел взобраться на гору, но не хватило сил, и что все же он думает итти в Алушту. Я стал просить его обождать меня,
пока и я приду в себя, по он ответил, что чувствует себя очень плохо и ожидать не может. Акимочкин ушел.
Спустя некоторое время, я услышал татарский разговор со стороны Алушты; тогда, собрав последние силы, я поднялся и побежал вдоль балки. Однако, силы скоро мне отказали, и, пробежав шагов пятьдесят от убитых товари¬щей, я упал возле отвесной скалы. Скоро говор смолк, и только на противоположной стороне чабан с «винтовкой поха¬живал около своего стада.
После того, как я пролежал несколько времени, мне стало легче, и я стал пробираться назад. Разум мне подсказал, что на симферопольском шоссе я могу попасть в руки отступающих банд. Действительно, пройдя шагов около двухсот, я услышал разговор. Пришлось свернуть в сторону от дороги, идущей из балки, взобраться на небольшой косогор и спрятаться там между дубками. Отсюда я разобрал, что это проходил по противоположной горе отряд татар, человек в 25, из Алушты. После прошел еще на лошадях татарский эскадрон как раз но той дороге, по которой я мог бы сократить путь.
Когда отряд переехал балку и скрылся за горой, я спустился и стал продолжать свой путь. Направо от дороги на Алушту были окопы, в которых были разбросаны татары и гайдамаки. Не сомневаясь в том, что взоры белогвардей¬ских отрядов устремлены по направлению к Алуште, что они меня не заметят, я продвигался все далее и далее. Наконец, начались окраины Алушты. Скоро я услышал русский говор; я постучал в ворота одного из домов и тут же от истощения упал.
Калитку ворот открыла кучка детей, которые, увидев окровавленного человека, испугались и, не закрыв калитки, с криком исчезли. Затем подошел старик, лет около пятидесяти, хозяин дома. Он догадался, что я из.тех, которых вели сегодня утром под конвоем. Хозяйка дома, боясь повре¬дить мне водой, немедля стала доить корову и скоро при¬несла мне кружку парного молока. Я просил отправить меня куда-либо в больницу. Хозяин колебался, чего то боясь, но, благодаря настойчивости хозяйки, согласился и ушел за лошадью. Минут через пять он приехал на линейке вместе с рабочим с винтовкой.
Меня усадили в линейку, хозяйка вынесла подушки, окружила ими меня, и мы быстро покатили к алуштин¬ской санатории. В центре города, возле мола, стоял отряд тов. Басова, в формировании которого я принимал участие. Линейка остановилась, и ко мне подошел т. Басов. Я вкратце рассказал о происшедшем и просил немедленно послать подобрать оставшихся на месте расстрела товарищей.
Через несколько минут мы тронулись дальше, и скоро линейка остановилась у санатории. Мигом поданы были носилки, и через некоторое время врач уже осматривал раны и останавливал кровь. В это время в санаторию привезли еще одного товарища, который вместе с нами подвергся расстрелу: у него была прострелена нога и пробита рука. На следующий день врач рассказал, что в соседнем номере лежит еще один товарищ, которого привезли сегодня утром. Когда меня привели, по моей просьбе, в соседний номер, я узнал в лежащем там товарище черного, как земля, Акимочкина. Выяснилось, что он не смог дойти до Алушты; пройдя полдороги, он свернул в сторону и пролежал под шатром дубняка до утра. Когда отряд татар был выбит из укрепленных позиций и были посланы подводы, чтобы забрать расстрелянных, то в стороне от дороги, по следам крови, обнаружили Акимочкина и доставили его в санато¬рию.
25 апреля истребитель привез в Алушту винтовки. Когда здесь увидели те зверства, которые были проделаны националистами-татарами в ночь с 23 на 24 апреля, все взялись за оружие, даже в санатории не осталось ни сестер, ни сиделок.
Пролежав в санатории трое суток, я санитарным автомобилем был отправлен в Ялту вместе с товарищем, ранен¬ным в ногу и руку. Акимочкин был оставлен пока в сана¬тории.
Ялтинский и алуштинский отряды т. Басова с боем гнали белогвардейцев до Симферополя. Когда красные были уже в, 12 верстах от города, поступило распоряжение об отступлении, вследствие отхода от Альмы севастопольских отрядов, разбитых немцами.
В Ялте приступили к эвакуации. При посадке ране¬ных на суда я встретился с т. Финогеновым, который остался в живых среди запертых в подвале 25-ти приблизительно человек, про которых белые совсем забыли при отступлении. Когда в Алушту зашел отряд Басова, они были выпущены, получили* винтовки и пошли на фронт.
Акимочкин уже при немцах был перевезен из Алушты в Севастополь, где и умер в городской больнице после четырех с половиной месяцев мучений.
Так закончился расстрел Совнаркома и ЦИК'а Тавриды в 1918 году.
Иван Семенов.
Да, непростые были времена, гражданская война. Но текст конечно «красивый», особенно хорошо написано про унижения РУССКИХ (особенно Слуцкий, Новосельский, Тарвацкий, Бейм) со стороны «толстобрюхого» татарина, а также «гайдамаков» и неких «офицеров». Уважаемые, это была гражданская война, погуглите значение этого словосочетания, может и мысли прояснятся.
Сложное было время и именно это нужно иметь ввиду когда пытаешься понять те реалии. Многие современники не способны понять и принять то, что было тогда.
Написать комментарий